Марго.



(ххх)









- Пусти, - глухо простонала Марго прямо мне в рот. – Пусти, слышишь?



Она дернулась, едва не разбив мне губу. Кисти ее рук, и без того перетянутые тонкими кожаными ремешками, белеют еще сильней.

читать дальше

- Ну пусти же… Хватит. Все! - Голос ее сорвался на крик, на вспотевшей шее вздулись вены. – Все!



Я покачала головой. Ну уж нет.



- Пустии-и-и…



Марго всхлипнула, раз, другой. Вот уже скатилась слезинка: она задержалась на подрагивающем крыле аккуратного носика, пересекла искривленные в плаче губы, задержалась на подбородке, и упала вниз, в ложбинку между ключицами. Не отрывая от меня умоляющего взгляда, Марго зябко передернулась. В дверном проеме, между косяками которого она была привязана, гулял сквозняк. Крепкие, но мягкие ступни, красивые розовые пальчики поджаты – от холода или от неудобной позы?



- Пожалуйста…



Для моей стройной брюнетки Марго я выбрала тонкие кожаные ремешки – мои любимые, черные. Сейчас, предварительно вымоченные в горячей воде и уже подсохнув, ремни впивались в ее широко разведенные тонкие икры, не давая ей ни малейшей возможности изменить создавшуюся ситуацию. А ситуация складывалась явно не в пользу моей пленницы: я начинала скучать от ее однообразного хныканья.



- Отпусти… - распятое тело Марго бьет крупная дрожь, она скребет кончиками пальцев по двери – там, где может дотянуться, и уже совсем неслышно шепчет, - Я сделаю все, что ты хочешь, только отпусти…



Я кладу ей руки на плечи, вплетаю свои пальцы в мягкий пушок на ее шее, глажу ее затылок, напряженную шею. Марго теперь дрожит так сильно, что мне кажется, еще немного, и она вывихнет себе запястья. Я заправляю выбившуюся влажную иссиня-черную прядку ей за ухо, а когда я склоняюсь, чтобы поцеловать его, она только сдавленно стонет. Солено…



- Прошу тебя…



Вместо ответа, провожу губами по ее щеке, слегка прикусывая мягкую податливую плоть. Марго прерывисто дышит, набирая воздух и выталкивая его из себя, с силой, так, что мои волосы, упавшие ей на лицо, опускаются и поднимаются в такт ее дыханию. У меня от возбуждения сводит зубы, но будь я проклята, если покажу ей это.



Я упираюсь лбом в ее висок, подныривая под ее оттянутую вверх руку, замираю так ненадолго. У Марго красивый профиль: тонкая переносица, брови вразлет, высокие скулы. Идеальна. Для меня. Ее ресницы слиплись от слез, но она больше не плачет, следит своими серыми глазами за моей правой рукой, которая все ближе и ближе подбирается к ее груди. Против своей воли шумно сглатывает, когда я сильно сжимаю ее сосок между большим и указательным пальцами.



- Не… надо…



Делаю вид, что не слышу и продолжаю – все сильнее и сильнее, сдавливаю, оттягиваю вниз. Марго откидывает голову назад, закатывает глаза, шипит сквозь зубы. Я любуюсь ей.



Осторожно пробираюсь под ее рукой и оказываюсь позади нее, отступаю на пару шагов, чтобы увидеть ее всю. Мой ритуал.



Она стоит на цыпочках в моей любимой позе: широко расставленные ноги, опутанные черными кожаными змеями; руки, привязанные к стальным распоркам у потолка.



Марго силится повернуться, узнать, что я собираюсь делать, но ей удается только еще больше затянуть узлы на ремнях. Я умею связывать любопытных девочек.



Теперь мне видно, как подрагивают от напряжения жилки под ее коленями. Что же мы попробуем с тобой в первую очередь, моя красавица?



Я оглядываю тело своей жертвы. На ее спине, чуть повыше копчика, от холода и страха вздыбилась едва заметная шерстка. Хм…



Свечка. О, да. Пусть банально. Но зато – как действенно! Чирканье зажигалки действует на Марго, как ток: она забилась в своей растяжке, затрясла головой – нет! Нет!



Да.



Запах свечи, казалось, электризовал воздух. Нежная кожа Марго покрылась мурашками. Мне пришлось подождать несколько секунд, пока огонек раскалил воск, и прозрачная лужица собралась у основания фитиля. Я подошла ближе, стараясь ступать как можно тише, но куда там: Марго чувствовала мое приближение всей кожей. В безуспешной попытке спастись, она выгнулась изо всех сил вперед, но я подтянула ее обратно, обхватив свободной рукой за талию.



Я еще ближе подтягиваю к себе ее упирающееся тело, и наклоняю свечу – медленно выливая расплавленный воск прямо во впадинку между ягодицами, на эти ее мурашки, на эту нежную шерстку…



Марго взвизгнула, захрипела, забилась в моих руках. Обжигающе горячая струйка ударялась об ее кожу, разбрызгиваясь, застывая, но все-таки - стекая вниз… Туда. В то самое, нежное, пульсирующее, горяче-розовое.



Еще несколько конвульсивных движений, и Марго неожиданно обмякает, виснет на привязанных руках. Я внимательно смотрю на нее: глаза закрыты, по спине, по груди, по всему ее телу течет пот.



Тушу огонь. Пожалуй, горячего хватит. Пора подавать следующее блюдо. Я поднимаюсь, отставляю ненужную больше свечку.



Провожу рукой между ног Марго, убирая застывший воск. Мокро…



А Марго стонет.



Хм-м-м…



Мне нравится ее запах, запах страха, стыда и желания. Стоит дать ей попробовать, какова она на вкус сейчас? Я подношу пальцы, блестящие от влаги, к судорожно сжатым губам Марго. Легонько надавливаю на подбородок, рот ее открывается.



- Нравится?



Это первое слово, которое Марго слышит от меня за все время экзекуции. От неожиданности она вздрагивает.



- Не слышу?



Она едва слышно бормочет что-то, выталкивая языком мои пальцы изо рта.



Ах, вот как… Я ловлю ее сосок, что есть силы сжимаю его… и едва успеваю зажать ладонью ей рот – она громко вскрикнула.



- Если я уберу руку, и ты издашь хоть один звук, я накажу тебя. Ты поняла?



Она кивает. Я осторожно отпускаю ее.



Марго шумно дышит, но молчит. На ее виске, под слипшимися от пота волосами, трепещет синяя венка.



Я становлюсь совсем близко, обнимаю ее. Мои руки скользят по ее груди, животу, ниже, ниже, еще, но уже не грубо, а нежно, так, как только могу. Марго выгибает спину, но теперь не от меня - ко мне! Я снова провожу ладонью между ее бедер, и снова поднимаю мокрую руку к ее лицу. Теперь она не протестует, покорно облизывает каждый подставленный ей палец.



Хорошо.



Я наклоняю ее голову от себя, целую ее затылок.



- Ты хочешь, чтобы я продолжила?



Марго невнятно стонет.



- Не слышу?



- Да…



- Громче!



- Да! – Почти кричит она. – Да!



Затем она изо всех сил изворачивается, ловит мои губы своими, солеными от слез, горячими от желания.



***



Перед тем, как развязать ее, не могу удержаться, достаю фотоаппарат. Белесые сталактиты воска на бедрах Марго станут достойным украшением рабочего стола моего компьютера. Ненадолго. Пока я не придумаю что-нибудь еще.

ну вот...

пожалуйста.



свежепосмотревшая ГГ Имма сидит и вытирает слезы подушкой.



читать дальшеэто...



это как будто не дышать.



второй день - рёв стоит.



вчера - от чужих воспоминаний.



сегодня от ковбоев.



хорошо, что дома одна.



ну не дура ли?

Esprit d Escalier









стою, прислонясь плечом к лязгающей двери пустого вагона метро.

в грязных поцарапанных окнах мое отражение искажается - то лоб вырастет, то подбородок.

не хочу думать.

ни о чем.

смотрю на носки своих ботинок. на левом царапина.

края джинсов размахрились. нитки белесые от дорожной соли.

мне ехать долго.

бутово.

жопа мира.

читать дальшеперебираю пальцами ключи в кармане. это - от почтового ящика, маленький такой, незатейливый ключик. вот этот - от домофона, плоская жестяная пластинка с дырочками. следующий - от квартиры. брелок - крохотная фарфоровая туфелька, подарок друзей.

мне некуда торопиться.

никто не ждет дома. даже кошки нет. только запах - затхлый сигаретный дым и пыль со старых штор.

небогатый ассортимент одиночества.

мне почти тридцать.

я одинок.



***



Смотрю из-под капюшона на парня, стоящего чуть наискосок от меня. Высокий, темноволосый. Хмурится чему-то, каким-то своим мыслям. Спрятал руки в карманы, ссутулился, зажал бумажный пакет подмышкой.

Какое мне до него дело?

Что я на него уставился?

Мне читать надо.

Ну как же еще долго ехать!

Хорошо, что вагон почти пустой. Сидит, развалившись, пьяненький мужичок. Напротив него тетка с усталым лицом. Две девчонки лет по восемнадцати дремлют друг у дружки на плечах. И этот, у двери. Чего не садится-то?

Наверное, в офисе целый день в кресле насиделся... У меня - так за день напрыгаешься - ноги гудят.

Ох... Хорошо.



***



этот, на лавке выставил в проход длинные ноги в дешевых кроссовках. блаженно улыбнулся. я осторожно покосился в его сторону. еще не хватало, чтобы он заметил, как я на него пялюсь.

видимо целый день на ногах: бедра подрагивают от отпускающего напряжения.

откинулся на спинку сиденья. прикрыл глаза капюшоном.

на впалых щеках длинные тени.

в руках «Mein Kampf».

надо же.

нацист?



***



Блин, зачет послезавтра. А я никак не могу осилить эту муть. У кого спросить, чем там дело кончилось, у кого?

Черт, как шрам чешется!



***



похоже, нацист.

скинул свой дурацкий капюшон: бритая башка, щетина светлая пробивается.

пластырь медицинский чуть повыше виска налеплен. потянулся, подковырнул ногтем, зашипел от боли.

пострадал в боях с черкизовскими абреками?

а длинный у него шов.

зарастает.

нацист… молоденький совсем. глаза зеленые.

нацист-подранок.

мда.

пойду мимо ларька, надо будет пива купить.

забыться.

в башке ерунда какая-то вертится.



***



Странный тип. Вот, пожалуйста, - зыркнул, хмыкнул, отвернулся. Тоже мне, эстет. Подумаешь…

Мужчину шрамы украшают. Ну хоть что-то же меня должно украшать?

Сегодня утром разглядывал себя в зеркало - тощий, долговязый. Мускулов совсем нет. Думаете, кто-то заметил, что я в качалку третий месяц хожу?!

Вот я Ленке соврал, что подрался. А как я ей скажу, что меня по куполу консервная банка треснула? Да еще и с маринованными ананасами? Засмеет.

Ленка-стерва, и без того знает, чем поддеть, чтоб побольнее было, так еще и это. Ну кто знал, что полка на соплях держалась? Полы мыл, шваброй задел, ну и… Последнее помню – оранжевые шары перед глазами вспухли, и все. Темным-темно. Только в больнице очухался.

Даже травму не мог по-человечески получить.

Ну что я за явление? Не мужик, а недоразумение какое-то.

Бросит меня Ленка, ох, как пить дать, бросит.



***



я чувствую, как его взгляд воровато ползет по моим плечам, воротнику куртки, небритой щеке. останавливается на мгновение на моем на виске. затем пропадает.

мне неуютно.

я не люблю, когда на меня так смотрят.

я вообще не люблю, когда на меня смотрят.

я понимаю, зачем ему капюшон.

в кармане колечко, на котором висят ключи, больно царапает мне палец.

машинально подношу руку к губам.

сизый вкус крови.



***



Ничего себе… У него в кармане нож, что-ли?



***

яростный скрежет метала о металл.

вагон дергается так, что я падаю на колени перед собой.

хорошо, что палец был во рту. прокусил кожу, но зубы целы.



***



От резкого толчка я съезжаю вперед по скамье и утыкаюсь головой в ледяной ограничитель-поручень. Уши закладывает от визга тормозов. Кто-то глухо вскрикивает, а у меня в животе все собирается в комок, я не то, что крикнуть – вздохнуть не могу. Незнакомец напротив тяжело падает на грязный пол.



***



не успел испугаться.

запоздало сгруппировался. прикрыл на всякий случай голову локтем.

удара, которого я ждал, не произошло. поезд просто прокатился с усилием несколько метров, и встал, качнувшись еще резче.

я оглядел вагон.

вроде все целы.

парень на скамейке вцепился в поручень.

смотрит на меня.

поднимается.





***



Я смотрю, как он машинально вытирает губы, размазывая по лицу кровь из прокушенного пальца. Потом как-то неожиданно для самого себя встаю, протягиваю ему руку.



***



пальцы, протянутые мне чуть подрагивают. сквозь них яркими лучиками бьет мне в глаза свет из плафона.

ладонь шершавая. на вид - теплая. я замечаю несколько мозолей – от штанги?

а я вдруг думаю, что у меня рука в крови, мотаю отрицательно головой.

но он не замечает – смотрит куда-то в сторону, где чуть слышно ойкает женщина.



***



Он легко дергает меня вниз, вставая на ноги. Надо же, он выше, чем мне казалось: мой нос упирается в его подбородок со светлыми щетинками и с подсыхающими кровавыми разводами. Мне вдруг становится так чудно, даже неловко – стоять вот так, смотреть снизу вверх. А наши руки еще вместе… На мгновение…



***



мне теперь видно, как на его бритой голове проступили бисеринки пота.

потом горячая волна поднимается по моему позвоночнику – он смотрит прямо мне в глаза.

я понимаю, что вцепился в его ладонь.

бросаю.

отталкиваю от себя.

резко.

слишком резко.



***



В громкоговорителе хрипло извиняется машинист. Я его почти не слышу. У меня уши словно тряпками набиты. На пальцах теплый след чужой руки. Перед глазами – разноцветные мухи танцуют, складываясь в пульсирующий знак вопроса.

Почему? Что это?



***



поезд стоит.

и я стою.

девчонки в другом конце тихо переговариваются.

женщина перестала ойкать, теребит пуговицу своего пальто. вот-вот оторвет.

смотрю, как он медленно прячет в карман куртки свою руку с моей кровью на ней.

изо всех сил стараюсь не поднимать глаз.

не встретиться с его.



***



Машинист еще что-то продолжает бубнить. Я вдруг понимаю, как глупо выгляжу вот тут – на пятачке перед выходом, и отхожу к противоположной двери. Опираюсь на створки с грозным «Не прислоняться».

Поезд трогается.

Незнакомец пошатывается, но остается на ногах.



***



не смотреть! не смотреть на него! не сметь!



***



Мне выходить. Сейчас моя остановка. Мне надо подойти к выходу. Потом – постараться не смотреть на него в те секунды, пока поезд будет тормозить.



***



он смотрит на меня.

зеленеет глазами.

улыбается…



***



Да что я творю?! Зачем??



***



он улыбается.

я не могу не улыбнуться в ответ.

только куда моей – до его – такой яркой, сильной, в чем-то детской еще – улыбки.



***



Он смотрит на меня, как на придурка… Скорей бы остановился этот чертов поезд.



***



у него уголок пластыря отклеился.

скоро его остановка.



***



Сказать… Хоть что-нибудь. Ну хоть что-нибудь придумать. Не молчать. Что? Что сказать? В голове – белый шум.



***



он дергает уголком рта.

словно собирается что-то сказать. но отворачивается.

я тоже хорош. хоть бы спасибо сказал.

но я не могу выдавить из себя ни звука.



***



Выходя, я чуть коснулся плечом его плеча. Случайно, конечно случайно. Нет, никаких молний, никаких искр, ничего такого. Просто – мое плечо, затянутое в болонью, скользнуло по коже куртки его плеча. Едва слышный шорох – и все. И я переступаю черный провал, отделяющий меня от него.

Быстро-быстро сделал несколько шагов прочь, к спасительным колоннам – если подведут колени.

Двери закрылись.

Я не обернулся. Не смог.

Поезд еще постоял, словно раздумывая, ехать ему или нет, но потом все-таки глухо лязгнул вагонными сцепками, одетыми в гармошки резиновых кожухов, и все быстрее и быстрее покатился дальше.

У меня отчаянно чешутся глаза. И сводит челюсти. Все так, как и должно быть. Я иду по пустынной, безжизненной платформе, думая больше о собственных, ставших ватными ногах, нежели о том, кто остался стоять в вагоне.

О нем я буду думать потом. Когда буду сидеть на балконе и курить, пряча окурок в кулаке, чтобы не вызвать Ленкин гнев. Когда буду утром штурмовать метро в толпе других людей. Когда буду дышать на узорчато-морозное стекло вагона, безжалостно притиснутый телами сонных попутчиков.

Когда почувствую, что глупо улыбаюсь, перебирая хрупкие осколки своей памяти. Когда пойму, что эти воспоминания уже наполовину додуманы мной, что не было вот этого и этого, а мне так хочется вернуться назад, в ту ночь и в тот вагон, но все равно – струсить – и переступить, сбежать, потом – брести по остановившемуся эскалатору вверх, вслушиваясь в умирающее эхо удаляющегося поезда, – все тише и тише…

Когда…

Когда прокляну самого себя за трусость. За то, что не остался, не проехал еще одну остановку, не дал самому себе шанса выйти из вагона вместе с ним. Вместе с ним.

Теперь никакого «вместе» не будет.

Мне послезавтра будет двадцать три.

А я только что понял, что я одинок.



***



я стою и смотрю, как он уходит.

что я для него? кто я ему?

кто он мне?

как мне его догнать? просто коснуться рукой его спины? окликнуть?

и натолкнуться на недоуменный взгляд из-под капюшона…

а потом смотреть, как ясные его глаза заплывают мутной взвесью понимания. недоумения. отвращения.

ко мне.

к моей сущности.

к тому, что шагнул из вагона следом за ним.

я не могу отвести взгляд от него. удаляющегося. уходящего. прижимающего к себе эту дурацкую книжку.

вот он уже на первой ступени эскалатора. на второй. как будто от него откусывали по кусочку – забирая от меня. вот макушка его скрывается из вида. потом плечи. спина. ноги. кроссовки – один за другим. вот и все. жемчужно-серый воздух еще хранил контур его подошв. но ступени уже были пусты.

я сейчас побегу.

обязательно побегу.

задыхаясь, проклиная многолетнюю привычку курить, но побегу.

вверх по бесконечным острозубым ступеням.

за ним.

за собой.

ветер, убегающий за поездом, играет на перроне с конфетным фантиком.

а у меня вспотели ладони. от страха. от боли. от того, что я такой дурак.

после пятничных посиделок с друзьями:



давно люблю фразу



читать дальше



Если пидор говорит, что он тебя любит, это вовсе не означает, что он любит только тебя.



Дм. Лычев, «Противники»

Стихо-творения, тихо-плетения,

Из моих пальцев стелятся прядями

В рифмослагательство грехопадение

Кому это нужно, чего это ради я?



У меня истерия - целебное месиво,

У меня строчек в ряд - любимое варево.

Исцелиться не думать - да если бы...

Ночами сидеть, и рождаться под зарево.



Как и у психов, мои обострения

Теплыми вёснами, перед рассветами,

Просятся, просятся стихотвореньями

Сколько могу, я держу без ответа их.



Такое безумие, такое предательство,

Мой стыд с наслаждением в шейкере крутится.

Ненужное это все рифмослагательство

Совсем прекратить мне уже не получится.





***





Холодных пальцев сжатая печать

Удерживая плоть, ломая разум

Мне страшно даже о тебе мечтать

И не сказать коротенькую фразу



Держать тебя, и биться о стекло,

Двойного смысла слов моих тебе не разгадать...

И быть с тобой, и хоронить тепло,

И так любить, чтоб и самой не знать...



Дрожать от шороха твоих ресниц,

Смотреть в окно, вымучивая смех.

И путать со звонком полошный крик синиц

И продолжать любить, скрываясь ото всех.

читать дальшеизвините. вырвалось.

Наглёнок.



Первоходку били безжалостно. Ее накрыли с головой куцым одеялом, от которого разило застарелой рвотой, и били. Кто как – ногами, кулаком. Сипло дышали сквозь зубы, набирая воздуха побольше: надо было размахнуться, наметить, ударить. После удара отходили в сторону, давая место следующей. Такой порядок. Так по правилам.



читать дальше

Не по правилам было то, что за жертву никто не вступался. Обычно хватало нескольких минут, чтобы кто-то разрывал круг, не говоря ни слова, сдергивал одеяло: значит все, баста, прошла крещение.

Но на эту, длинную, тощую, нескладную, все что-то никак не находилось желающих. Слишком уж дерзко она себя вела. Вошла, пахнущая волей, встала у стены, зыркнула черными глазищами на любопытствующих. Бухнула сумку на пол. Первой, кто подошел к ней, по традиции, за сигаретами, отрицательно мотнула головой, не курит мол.

Я даже чаем поперхнулась: на моей практике такое впервые. Непростительная глупость. Или – вызов? Теперь уж точно будут бить и ногами тоже. Обычно особо не зверствуют, так, для профилактики больше пыль повыбивают, кто кулаком, а кто и вовсе – ладонью. А что такое удар ладонью – смех один.

- Вот ить нагленок какой… - Старшая группы, Зоя, с интересом наблюдала за избиением. – Ить, ведь больно, а терпит, не скулит. А ну, девчат, поддай жарку!

Куда там. И без того ярость и злоба били через край. Все новые и новые действующие лица принимали участие в спектакле: подходили, расталкивали, а иногда и прямо так, через ноги-руки других - вносили свою лепту.

Так... Пора, пожалуй, вмешаться. Моих красавиц не остановишь, они сами не остановятся. А к чему мне еще одна смерть за неделю? Я бросила последний взгляд на мониторы, и вышла.

- Шухер! – Заорала дневальная.

Лязгая замком, я услышала, как перешушукиваются между собой заключенные.

Оглядев подопечных, запыхавшихся, раскрасневшихся, я подошла к полулежащей на полу новенькой. Она силилась подняться. Один глаз быстро заплывал кровоподтеком.

- Встать. За мной. Быстро.




Я посмотрела на дело, лежащее на столе. Статья, срок, выписка из приговора. Фотография. Худенькое личико, большие глаза, темные волосы. Обычная. Не фотомодель. Да и тюремный фотограф не Херб Риц, точно. Красная полоса – склонна к побегу. Ничего, птичка, у меня особо не полетаешь.

Девчонка, чуть прищурившись, смотрела в окно, на ярко-желтый одуванчик, невесть каким чудом оказавшийся на подоконнике. Все никак не доходили руки вырвать – не по уставу он там вырос. Вот, пожалуйста, отвлекает мне контингент.

- На меня смотреть. – Мне нравится, как против воли вздрагивают ее плечи от моего голоса. Вот она, практика. Ни в одном театральном училище такому не научат. Только долгие годы тренировки. Да-с.

Она почти одного роста со мной, худая, даже угловатая. У нее большие кисти. Длинные, но не изящные пальцы; в ней во всей нет ни капли изящества. Даже скулы четкие, резкие, тени под ними лежат широкими треугольниками. Глаза-черносливы. Сразу и не разберешь, где зрачок, где настоящий цвет. Посмотрела на меня, машинально сдула челку со лба, пренебрежительно так, отвернулась обратно к одуванчику.

- Я не повторяю дважды.

Едва заметная улыбка на свежеразбитых губах. Смерила меня взглядом свысока, уцелевший черный глаз блеснул нагло.

Я влепила ей пощечину – наотмашь, сильно - так, что у нее звучно клацнули челюсти. Но она взгляд не отвела, зажмурилась только на миг, но тут же вновь уставилась на меня. Смелая сучка. Я же из нее всю душу вытряхну.

Медленно обошла ее, встала за спиной. Не торопясь, вытянула ремень из форменных брюк. Она услышала тихий шорох кожи о ткань, едва заметно дернула подбородком. Наверное, и дыхание прервалось, но мне сейчас было не до таких мелочей.

Стоит. Ждет. Изо всех сил хочет обернуться, узнать, что я делаю. Ничего, моя прелесть. Сейчас узнаешь. Сейчас я удовлетворю твое любопытство. Сполна.

Я размахиваюсь. Отвожу руку назад, глубоко, так, что даже слегка кольнуло в суставе. Тяжелая металлическая пряжка зажата в моей ладони. Ни к чему портить красивую шкурку лишними синяками. На первый раз можно обойтись light-версией.

Мне кажется, что я готова целую вечность стоять вот так, с занесенной рукой, смотреть на ее спину, ждать вместе с ней неотвратимого. Чувствовать, как сползает по ее позвоночнику страх, как потеют ее ладони, как она силится не показать свою слабость.

Что ж. Посмотрим.

Ремень не свистит при полете. Зато шипит она, дергается, даже рвется куда-то вперед. Я удерживаю ее на месте за длинные волосы. Подумаешь, какие мы нежные. От одного-то, даже без протяжки… Девочка, ты меня разочаровываешь. Я думала ты сильнее.

Я подхожу ближе. Совсем вплотную. Ощущаю жар, исходящий волнами. Чувствую теперь пряный запах из ее подмышек. От всего ее тела. От наливающейся багровым полосы под тонкой футболкой. От трогательных взмокших кудряшек между затылком и основанием шеи. Еще ближе. Почти касаюсь.

Грубо берусь за эти нежные кудряшки, дергаю на себя и вниз. Голова ее запрокидывается мне на плечо, я вижу пот, выступивший и на ее лбу. Ниже. На колени. Она не сопротивляется.

Только глухо стонет, когда я задеваю то-самое-место - след от ремня.

- Руки на голову. Быстро.

Она разжимает кулаки, которые так тщательно прятала от меня. Я замечаю кровавые полумесяцы следов, оставшихся от ее ногтей. Хорошо. Просто отлично.

Носком туфли я раскидываю ее колени дальше друг от друга – теперь ее ноги широко расставлены, и она вынуждена удерживать равновесие.

На этот раз я не жду долго. Резкий взмах и резкий удар, но теперь уже не по спине. Ниже. Ремень ложится ровно по шву джинсов между ног. Она дергается и мычит через плотно сомкнутые губы. Врешь. Это еще не больно.

Еще. Еще. Еще.

Пальцы ее так сильно вплелись в волосы, так сильно стремятся снова сжаться в кулаки, что лунки ногтей белеют. Она уже не просто мычит – полувой-полурев вырывается из нее с каждым ударом.

Сколько она выдержит, прежде чем я услышу крик? Еще два, три, пять ударов?

Я узнаю. Я хочу услышать твой крик, и я услышу его. Это будет моя первая победа, и твое первое поражение. Первый крохотный шажок на долгом пути. Давай же. Давай. Кричи.

Наконец-то. Жалкий всхлип, затем – нет, не крик – стон.

Хорошо. Теперь хорошо.

Я опускаю руку, замечаю, что мое дыхание сбилось. Роняю ремень на пол, вижу, как она вздрагивает от этого звука. Подхожу ближе, так, что касаюсь ее плеча коленом. Дрожит. Боится?

Смотрю сверху вниз, а оттуда на меня - сквозь потные, спутавшиеся волосы, снова - черно-синий наглый глаз. Только теперь щедро добавилось к черноте красное, мокрое. Заплакала моя гордячка, не сдержалась.

Я присела перед ней на корточки. Она не отпускает меня глазами, следит за каждым моим движением, не отрывается. Щеки горят, от стыда ли, от боли… На левой - яркий отпечаток моей ладони. Подняла руку, протянула к ней. Да. Так и есть. Дернулась, отшатнулась.

Мне захотелось убрать волосы с ее глаз. Зачем такую красоту скрывать. Пожалуй, завтра прикажу ее остричь. Не наголо, конечно. Но очень, очень коротко. Чтобы только на пальцы намотать осталось.

Всхлип, еще один.

И вот: огромные, как горошины, слезищи, одна за одной, покатились по алеющему шелку ее кожи. Наклонилась к ней, поймала одну губами. А она… словно током пробило. Дернулась, еще сильнее, чем от ремня, только уже не от меня – ко мне. Прижалась тесно-тесно, уронила свои несуразные руки вдоль тела, забилась в слезах. Ну что ты с ней будешь делать.

- Тш-ш-ш…

Я приобняла ее, стоящую на коленях, за плечи.

- Наглёнок.

Дернулась от моих слов, как от плети. В глазах – отрицание, недоверие.

Ничего. У меня будет время.

и все-таки никак не проходит, не отпускает.



эта сучья каширка - это зона отчуждения. настоящая.

теперь я знаю, где ее искать, если она мне вдруг потребуется.

вот где бы надо было бы устроить харчевню для светлых.



читать дальшебрела по заледеневшей дорожке, скребла каблуками по смерзшимся комьям снега.

шварк-шварк. а вот лучше бы напал на меня сейчас маньяк - время-то как раз подходящее. или упал кирпич. или еще что.

только бы не идти туда.

я и дорогу выбрала "подлиньше" - не там, где обычно. а - позади, где недостроенные (недоразваленные?) какие-то здания. иду.

забор высокий, кирпичный. это со стороны каширы он ажурный, решетчатый. а с этой стороны - глухая стена.

шварк-шварк.

мне надо принести с собой лицо, бесконечный оптимизм, и бесконечное вранье - "да, солнышко, все будет ха-ра-шо!"

я не забыла захватить кучу книжек, ноутбук, пару фильмоф - Гоххато, Дракона.

ты же будешь сокрушаться, что мы не сможем посмотреть с тобой Горбатую гору, да? или промолчишь, чтобы не мучить меня?

но мы же с тобой договорились, что все будет хорошо.

мы дождемся эту твою гистологию.

мы будем вместе смотреть, как уменьшается уровень жидкости в твоей капельнице.

мы будем пытаться устроиться на одной кровати вдвоем.

а я буду ездить на этих чертовых скоростных лифтах туда и обратно, когда (и если!) тебе захочется чипсов, халвы или чего-нибудь еще.

да что угодно.только дай мне знать.

как же хорошо, что ты больше не стесняешься меня просить.

и пусть надо мной вся больница смеется, никого больше не тошнит в лифте так сильно, как меня.

ты тоже смеешься. я рада.

мы будем смеяться вместе.

мы будем!

будем, иначе я сама тебя убью!







на сколько ты не стремишься удлиннить свой путь, он все равно придет к концу.

почему, когда я начинаю общаться с человеком, который мне очень-очень нравится, я становлюсь вся как деревянная палка?

официальная, холодная...

ну кому придет в голову, что в этой деревяшке есть чувства. и эти чувства сейчас корчатся в истерике - глубоко, очень глубоко.





в свете сегодняшнего утра могу перефразировать: почему я так боюсь общаться с людьми? особенно боюсь я человеков, которые - талантище и чудо.

вот и сижу, злюсь на саму себя.

а ничего не выходит по другому - сухие, казенные фразы. дурацкие, шаблонные восторги.

по-че-му.

сегодня в разговоре по аське меня нахлобучило:



почему, ну почему еще никто-никто не написал ничего хорошего по "Святым из Бундока".



или это я не знаю, где искать?



ХОЧУ!